— Г-н Либескинд, Гете сказал, что архитектура — это онемевшая музыка, а уровень воздействия, произведенного архитектурой, приближается к эффекту музыки. Вы согласны с ним?
— О, абсолютно! Архитектура не просто интеллектуальная или абстрактная вещь, это эмоциональный опыт, как и музыка. Она обращена к душе, и мы должны разделить это воздействие глубоким эмоциональным откликом. Когда вы покидаете здание, это словно финал музыкальной пьесы…
— То, что когда-то вы были виртуозным музыкантом, помогает вам как архитектору?
— Я не думаю, что создал бы архитектуру, если бы не был музыкантом. При работе над проектом здания необходимо создать ряд рисунков — точно так же, как в музыке написать партитуру. В сущности, я никогда не бросал музыку. Что ты делаешь в первую очередь как архитектор? Слушаешь место! Нужно услышать его звучание, войти в резонанс с его вибрацией. Я считаю, что я не бросил музыку, а только поменял инструмент.
— Поразительно, что при таком вашем подходе критики часто обвиняют вас в игнорировании контекста…
— Контекст — это далеко не всегда лишь то, что вы видите на плане. Я называю его языком места. У каждого города он свой. И он всегда значительно богаче, чем просто схема, где есть улицы и здания. Задача архитектора как раз в том, чтобы выявить уникальный контекст и вынести его на свет, построив здание в соответствии с услышанным языком места.
— Вам понятен язык Петербурга? Вы ведь хорошо знаете город и даже создавали для него проекты.
— Санкт-Петербург — источник вдохновения для меня…
— Тем не менее вы ведь не станете отрицать, что наш город консервативен в отношении современной архитектуры?
— Город все время защищает свое прошлое. Градозащитники Петербурга, к сожалению, придерживаются той позиции, когда архитектурный образ города не переосмысляется в соответствии с требованиями времени, а только защищается. Но если это длится бесконечно, то город костенеет. Я не говорю, что следует сносить старые здания, — ни в коем случае! Но нужно искать некую архимедову точку при строительстве нового, прислушиваясь при этом к вибрациям города. Копировать историю нельзя!
— Каково же в вашем понимании хорошее современное здание для города с историей?
— Хорошее здание — это здание, построенное качественно и контекстуально. Однако архитектор имеет право не только встраиваться в контекст, но и менять его, меняя при этом весь облик города. Кроме того, архитектура — это упражнение в оптимизме. Нужно быть очень оптимистичным при проектировании, даже если это лишь фундамент.
— Архитектура — общественное искусство. Вы это чувствуете?
— Каждый человек — художник, и это всегда следует иметь в виду, уважать представления жителей города об архитектуре. Говоря об архитектуре как об общественном искусстве, нельзя также игнорировать тот факт, что с этой точки зрения зодчество всегда было интересно диктаторам. Знаете, я не так давно был на Кубе и впервые понял, почему Фидель Кастро так популярен: он сохранил старую Гавану, не разрушил город, следуя собственному безумию, и даже ни себе, ни Че Геваре не поставил памятник.
— Вы построили огромное множество зданий общественного назначения, в том числе музеев. Не нужно быть архитектурным критиком, чтобы понять, что б?льшая часть ваших музейных проектов — это весьма дерзкие с точки зрения архитектуры постройки, при этом они нагружены высоким смыслом только за счет своей формы, без учета представленных экспонатов...
— Я строю очень много прозаических зданий: торговые центры, объекты жилищного строительства, офисы, здания образовательных учреждений. Но моя судьба как архитектора началась с Еврейского музея, моего первого проекта. Больше чем через десятилетие я выиграл соревнование за новую застройку территории бывшего World Trade Center — на месте бывших Башен-Близнецов в Нью-Йорке. Эти проекты стали для меня самыми сложными, потому что они несут огромную эмоциональную нагрузку и не могут быть сведены только к расположению крыши, стен и окон.
— Все же специфика ваших зданий — это сложность форм. Не слишком ли они трудны для воплощения?
— Я не работаю исходя из проектирования форм. Кроме того, я знаю матемитику и мне не приходится искать инженеров, которые могут воплотить мои проекты. Следовать только воображению так же опасно, как и следовать лишь традициям. Здания — часть человеческих идей. Кроме того, я никогда не верил в дорогое строительство, например с использованием мрамора. Если нет клиента с деньгами, то приходится быть практичным. Я стараюсь использовать любые материалы, лишь бы они были очень прочными. Качество — основа архитектуры.
— Каков ваш подход к строительству частных домов и вилл?
— Мне нравится работать над подобными проектами, хотя я не часто это делаю. Разрабатываю дом целиком, при этом он может быть довольно резким и угловатым снаружи и очень мягким и уютным внутри. Хороший пример — вилла, построенная мной в штате Коннектикут. За счет отражательной способности стен (в силу их формы и материалов для строительства и отделки), это строение все время меняет цвет: оно отражает то одну часть окружающей среды, то другую, вечером выглядит совсем не так, как утром. Внутри это угловатое строение не резкое и не холодное, и этот контраст поразителен. Когда строительство виллы было закончено, хозяин дал нам ключи и предложил провести там ночь. Утром жена спросила меня: «Почему у нас нет такого дома?»
— Раз уж заговорили о доме, то как выглядит ваше жилище? Какой интерьерный стиль вы предпочитаете?
— Мы живем в совсем небольшой квартире. Здание было построено для банка в начале ХХ века, это Нижний Манхеттен. Я сделал там несколько стен по своему вкусу. Пространство получилось небольшое, но очень современное.
— Что изменилось для архитекторов с появлением современных технологий?
— За счет возможностей современных технологий, компьютеров мы можем сделать вещи, о которых даже не мечтали прежде. Но не переоценивайте все это. Здание не рождается от того, что я нажимаю кнопку на клавиатуре.
