— Вадим, что говорит о современном человеке архитектура новых жилых и общественных зданий?
— Архитектура, как любое искусство, отражает время. Можно, наверное, использовать ассоциации с гастрономическими трендами последних 35 лет «нового времени».
В 1990-е это были коммерциализированные закрытые «партийные» буфеты, вся эта дворцовая роскошь с осетрами в шампанском. В нулевых пришел эксклюзив с суши, роскошью Куршевеля, Cristal и французских вин. В 10-х — Милан, «цезарь», ризотто, вездесущий пармезан и попытки стать бóльшими итальянцами, чем итальянцы. Один известный московский ресторатор даже утверждал, что он открыл для итальянцев страчателлу и буррату. Когда наступили 20-е с санкциями и импортозамещением, все обратились к поискам родного-исконного, вот нам и гречетто, корюшка за 1500 рублей, каши-наливки…
Примерно так же нас трясло в архитектуре: от брынцаловских дворцов до скандинавского дизайна и нового русского стиля вроде дома-валенка из войлока.
В период моего обучения в ЛИСИ высоким стилем был модернизм 1960–1980-х, уходящие вместе с профессорским составом школа и эпоха. Мы прощались с золотым сечением и строгим ритмом пропорций. Наступало другое, что Бродский называл безобразием пропорций и пропорциями безобразия.
Мы, студенты, старались противопоставить школе новую волну архитектуры, подражая Норману Фостеру, Николасу Гримшоу, Жану Нувелю, Herzog & de Meuron и «злодеям-деконструктивистам» из Coop Himmelb(l)au.
Со «злодеями» была показательная, на мой взгляд, история отражения архитектурой остроты момента. Речь о большой архитектурной драме Петербурга — сносе СКК. На руинах великолепного образца «периптер толос» с невероятными пропорциями и ритмом греческих храмов, шедевра инженерной мысли и рационализма построено нечто левиафаноподобное —
с деконструктивистской шляпой и циклопическими антирациональными фермами и пилами. Оммаж татлинской башне авторства Вульфа Прикса из Coop Himmelb(l)au.
На смену эпохе красоты, гармоничных пропорций и упорядоченности пришел кричащий хаос. Может быть, не надо винить Прикса за худшее в его карьере сооружение, он лишь увидел нас и наше время такими?..
— Что же сообщает миру дом в популярном international style?
— Этот стиль собирательный, объединивший интеллектуальные наработки проектирования 80 послевоенных лет. Термин может означать и рационализм Вальтера Гропиуса, и кубизм Питера Айзенмана, и экспрессивный модернизм Ле Корбюзье, и конструктивизм Мельникова и братьев Весниных, и даже хай-тек Фостера, Роджерса и Пиано.
В отечественной интерпретации этот стиль удобен и комфортен, может быть продан с хорошей добавочной стоимостью. Уместна аналогия с одеждой массмаркета, когда Zara, Uniclo и Benetton переварили весь тяжелый люкс и выдали вполне качественный носибельный продукт.
В истории были периоды, когда страны резко возвращались к национальномe романтизму, противостоящему international style. Например, после оккупации Европы Наполеоном, и из той поры родом Вагнер, Калевала, Сааринен-старший с Линдгреном и Газеллиусом. Петербург оттуда вынес дачный северный модерн, Америка — свое прочтение ар-деко.
Есть обратная история, когда из Германии изгнали интернациональный баухаус, в том числе всех зодчих легендарного поселка Weissenhof рядом со Штутгартом. Интернационализм вступил в противоречие с исконными и традиционными фахверком и альпийскими шале.
— Что бы вы сказали в споре между архитекторами-творцами и практиками-технологами?
— Это своего рода извечный вопрос про физиков и лириков, про советское явление «бумажная архитектура» и наследие этой крайности — новых «вербальных» и «эпистолярных» архитекторов Москвы и Петербурга, которые не строят, а рефлексируют и наслаждаются этой рефлексией.
Явление сугубо местное, в мировой архитектурной среде спор между творцами и практиками — оксюморон. Архитектор и есть практик, иначе он не архитектор. Всем звездам архитектуры есть что сказать в медиапространстве, поскольку они в камне, бетоне и металле проверили свои эскизы и расчеты. От Витрувия и Палладио до Ф. Л. Райта, от Ле Корбюзье до Рема Кулхоса и Бьярке Ингельса — и пишут, и строят, вооружившись написанными кровью и потом СНиПами.
— На красоте нельзя экономить или задача архитектора — создать продукт, на котором заказчик заработает?
— Красоты не существует. Архитекторы не употребляют это слово. Пропорции, ритм, материал, конструкции, напряжения, загадочное понятие «тектоника» — вот с чем работает архитектор. А еще железобетонные конструкции, отопление и вентиляция, канализация и водоотведение, наружные сети, вертикальная планировка... И всем очевидно, что на этом не экономят.
Что же создает архитектор? Уникальность профессии в том, что у нас нет возможности создать прототип и проверить его. Ракетостроитель может провести испытательные пуски, машиностроитель — выставить прототип или арт-кар, оценить спрос и спокойно работать над ошибками до запуска в серию.
У архитектора одна попытка: если по его проекту построено здание или создан интерьер (это тоже архитектура), то результат очевиден — пан или пропал.
— Ваш любимый материал для дома?
— Нет такого. Я придерживаюсь органического принципа в архитектуре, по формуле Райта: лучший материал для стен — из местности в радиусе ста миль от стройки. Бывают исключения, и Тадао Андо с его вечным опалубочным бетоном прекрасен, это дзен. Но рынок и наш климат диктуют выбор конструктива.
— Что бы вы посоветовали человеку, намеренному построить дом и не имеющему возможности обратиться к именитому архитектору?
— Обратиться к архитектору!
