Артельное искусство

Земля и воля

Земля и творческая воля — это все, что нужно художникам ленд-арта (от англ. land — земля и art — искусство) для создания глубокомысленных произведений. Реальный пейзаж, природный, индустриальный и городской, они пользуют как изобразительное средство и собственно объект, придавая ему новые смыслы несколькими размашистыми штрихами. Это могут быть траншеи, вспаханные или выкошенные полосы в степи, запруды, землянки или, наоборот, — упаковка памятников архитектуры. Поскольку доставить публику в пустыню Невада бывает нелегко, да и насладиться шедевром в полной мере можно только с борта самолета, ленд-артисты иногда приносят «гору к Магомету». Например, рассыпают в песок или осенние листья прямо в музеях, как это делал Рафаэл Феррер в Нью-Йорке. Эскапады, акции и мистификации, призванные пробить брешь в какой-нибудь стене между разными мирами, — их любимое занятие. С них станется распахать кругами степь или засеять поле так, чтобы выступили некие «загадочные знаки внеземных цивилизаций». И пусть потом вокруг них хлопочут уфологи.

Ленд-арт начал разворачиваться в шестидесятых годах прошлого века именно в Америке, где еще оставались дикие ландшафты прерий и пустынь. Европа уже стала совсем рукодельной и из иллюминатора самолета напоминает вышивку на пяльцах.

Хотя на нашей шестой части суши и дикой природы, и ее даров всегда было в избытке, делать из этого добра художественные ценности никому в голову не приходило. С известной натяжкой, принимая к сведению непредумышленность эффекта, можно видеть грандиозное произведение ленд-соц-арта в подъеме целины или в бесхитростных пожеланиях счастливого пути, выложенных камнями на холмах и зеленых откосах вдоль железных дорог.

Ревизия отношений человека с природой, осмысление судеб цивилизаций и даже отношения с космосом — такой масштаб творческих задач диктует произведениям изрядные размеры, делая их недоступными посетителям галерей. Поэтому жизнь и смерть шедевра обычно документируется и остается в истории искусства в виде серий фотографий.

Мимолетные явления вечного

Николай Полисский начал свои акты творения на свежем воздухе со снеговиков. По признанию художника, обилие материала невероятно активизирует мысль. В деревне Никола-Ленивец из изобильного и податливого материала, который хрустел под ногами и использовался нерационально, он со своими сподвижниками художником Константином Батынковым и Сергеем Лобановым реализовал совместный проект: деревенские ребята слепили целый снежный народец из 220 персон, удивив себя и других. Со временем человеки начали подтаивать, стали различаться между собой, у каждого появилась личная судьба. Народ прожил всего месяц или чуть больше, но жизнь его была достаточно славная, о чем свидетельствует фотодокументация. Проект живет уже восемь лет, возобновляясь то в Москве, то в Питере на снежном шоу Вячеслава Полунина, и всех радует.

Артель Полисского работает на территории заповедника, а авторы рады, что их создания рождаются и умирают в экологическом порядке. В круг любимых материалов входят даже такие эфемерные, как огонь и свет, а смерть произведений часто происходит «на миру», в перформансах при большом стечении и даже участии публики.

«Мне кажется, что произведения должны жить в памяти, — уверен Николай Полисский, — семь чудес света, от которых остались только пирамиды — это универсальный концепт искусства: шесть должно уничтожаться, и только один принадлежит вечности. Если художник думает о вечности более материально, чем об идее, он может быть наказан за это. Все, что сейчас стоит, сделанное из вечных материалов, меня лично дико раздражает своей ненужностью. По-моему, в эпоху Интернета стал естественным более современный подход к искусству как к чему-то быстротечному».

Коммуна созидателей

По утверждению известного авангардиста Йозефа Бойса, каждый человек — художник. Скажем больше — природный ленд-артист. Предаваясь творчеству с младых ногтей, всякий сладострастно лепит куличики в песочнице, потом — строит запруды на весенних ручьях и устраивает тайные убежища в обрыве речного берега. Отсюда же — снежные крепости, песчаные замки, выложенные речной галькой любовные признания и тяга подростков к робинзонаде.

Николай Полисский, по происхождению вовсе не селянин, а коренной москвич, вкусил природную сладость в детстве, проводя лето в знаменитом подмосковном Завидове. Питомец петербургской «Мухи», он пять лет учился в одной группе бок о бок с Александром Флоренским и до поры до времени был обычным художником в родстве с «Митьками». Сама судьба вывела его в народ, вместе с которым он принялся творить современное искусство. Почву, вдохновение и сподвижников он обрел в деревне Никола-Ленивец, неподалеку от места «стояния на реке Угре», где русские с татарами подумали-подумали, да и разошлись с миром.

Вслед за снеговиками артель принялась один за другим воплощать остроумные проекты: колонны из лозы, плетенные из прута башни, акведуки, катальные горки, пирамиды из дров и зиккураты из сена. Когда линейка продукта пополнилась акциями, массовыми праздниками и масленичными гуляньями, арте­льное дело превратилось в доходный промысел на заказ. Девятиметровый стог в форме вавилонского зиккурата имел оглушительный успех. Критика справедливо усмотрела в нем не просто башню Татлина, но и новое воплощение идей русского авангарда — мечту о коммуне созидателей.

Европа живо откликается на русскую идею совместного труда. Французский городок Ди, где при поддержке туземных министерств культуры и иностранных дел проходит ежегодный фестивать Est-Ouest, с энтузиазмом принял проект Полисского «Виноградное дерево». Колонна, сплетенная горожанами из лозы на время фестиваля, простояла год, но осталась в памяти как заметное событие. Это было первое произведение изобразительного искусства на фестивале, по преимуществу литературном. Подобную судьбу имеет часовенка из веток, выстроенная участниками биеннале в черногорском Цетине.

Громадную вавилонскую башню из снега — опять-таки самого доступного зимой материала, да еще и с катальной горкой заполучил на Рождество 2004 года Нижний Новгород. Правда, по признанию Николая Полисского, этот проект не обошелся без «национальных особенностей»: пьяные падали с изрядной высоты. Потом были тесовые динозавры для Лианозовского парка и 12-метровая Триумфальная арка для нового парка на берегу Лихоборки.

В парке усадьбы Кривякино в подмосковном Воскресенске Николай Полисский сотоварищи устроил арт-гульбище «Парк на один день». Народ пел и плясал на фоне тесовых произведений «усадебного» ленд-арта: беседки, колоннады и плоты на пруду. Дорогую забаву, цена которой возросла от концептуального условия однодневности, оплатил фонд Владимира Потанина грантом, разыгранным в конкурсе «Меняющийся музей в меняющемся мире». В желании привлечь внимание к судьбе федерального памятника устроители не прогадали: все продукты артели Полисского вызвают приязненный интерес.

Архстояния на Угре

Уже дважды Никола-Ленивец принимал свой фестиваль «Архстояние». Прошлым летом на конкурсный грант «Меняющийся музей в меняющемся мире» в национальном парке на берегу Угры были воплощены десятки авантажных проектов, среди которых гигантское ухо для внимания тишины, кровать в чистом поле для созерцания небес и многое другое. Николай Полисский выступал только стороной, принимающей ведущих московских архитекторов — Юрия Аввакумова, Александра Бродского, Евгения Асса, бюро АБ. «Моя идея состояла в том, — поясняет художник, — чтобы одним махом привлечь лучших людей. Получился могучий десант. Причем мы очень хитро придумали: они выдают креативную мысль, а уже мы сами, с помощью наших крестьянских помощников, которые знают в деле толк, все это воплощаем. Потому что архитекторы — люди занятые».

Архитекторы предоставили либо эскизы, либо окончательные проекты, от которых уже нельзя было отойти. Бродскому попытались было заменить материал, но он возмутился и потребовал строгого выполнения проекта буквально по макету. В иных случаях предложенный крестьянами материал сам диктовал проект. В итоге все авторы, которые приехали смотреть, что получилось, узнали свои проекты и остались довольны, хотя везде артельщики проявили свою творческую энергию. Даже Бродский растрогался, увидев деревянную подушку на своей коечке, а через год на ней вырос пикантный гриб в виде уха. Всего на первом фестивале собралось семнадцать работ, не считая николо-ленивецких старожилов: маяка, башни и градирни.

Нынешним летом Николай Полисский решил сосредоточиться на двух масштабных проектах. Голландский архитектор Адриан Гейзе, придумавший большой объект из шишек, попал в поле зрения молодых кураторов фестиваля. Правда, наша большая страна не рождает столько шишек, поэтому возникли определенные трудности. А проект «Граница империи» получился программным произведением ленд-арта. Это установленные посреди непаханого поля шестьдесят столбов с разными устрашающими капителями, похожими на бомбы или двуглавых орлов, которые ничего не огораживают, а просто делят поле на две неравные части. «Они напоминают какие-то руины Карфагена в Северной Африке, — комментирует Николай свой замысел, — была цивилизация, которая все время кому-то грозила, поэтому ей приходилось строить границы. И как только она переставала угрожать другим, эти столбы сразу заваливали. Границы нужны только при угрозах».

«Архстояние» поднимает чрезвычайно важную для ленд-арта проблему границ. Шрамами выступают на теле земли эти признаки агрессии, разлада и социального неравенства между людьми. Запад уже давно осознал вульгарность этого атавизма.

Опыт художников, соединивших, казалось бы, не вполне соединимые вещи, показывает, что имеет смысл вкладывать деньги в скрытые средства безопасности, пока они нужны, а не искушать людей на обочине успеха, вызывая агрессию на себя, и не воспитывать своих детей как осажденных острожников.

Между городом и деревней

Познакомившись с Николаем Полисским, который оказался весьма заметным гостем на недавней конференции ландшафтных дизайнеров в Райволе, мы побеседовали с ним на тему ленд-арта в современной городской и загородной среде.

— В каком соотношении вы делите свое время между городом и деревней?[br]

— Примерно наполовину. Эти два мира мне одинаково нужны. Чтобы подпитываться от деревни и подпитывать деревню, нужно адекватное посещение того и другого.

— Вы говорили, что зима для вас — страда деревенская. Что сейчас в работе? [br]

— Сейчас мы гастролируем с выставками. Показываем «Границу империи» в Московском архитектурном институте. Делаем вылазки с животными ребячьими игрушками.

В подмосковной Коломне готовим зимние игрища, народные гулянья, которые тоже любим. Строим катальные горки, как при Екатерине, но не копируем, а делаем свою архитектуру. Поменьше, чем в Нижнем Новгороде.

Очень важная для нас тема — масленичные гулянья. На этот раз мы продолжаем тему «Границы» и делаем огромную печь в виде двуглавого орла, которая будет гореть, и огонь будет дорисовывать крылья. Для поддува там будет работать мотор, нагнетать воздух, зола раскалится, и из конструкции будут вырываться огненные перья. Это огромное огненное шоу в селе Никола-Ленивец мы назовем «Жар-птицей».

Немецкие художники придумали, как это сделать с помощью электроники, но мы специально используем деревенские возможности, и эффект будет не хуже! Я общался с одним очень продвинутым немецким художником, у него там новые технологии, а мы старенькими способами вполне можем поспорить с тем, что делает Запад. У нас все будет огромное, такое энергетическое, такое живое!

— Как вы себя ощущаете на фоне мирового ленд-арта — некой национальной ветвью или сами по себе?[br]

— Ленд-арт — это классическое искусство, ему уже лет семьдесят, и технологии всем известны. Первые американские и английские ленд-артисты могли себе позволить распахать много гектаров пустыни, огромные парки использовали. Это все не ново, новая только интонация. А в нашей огромной стране ничего подобного никогда не делалось. Это довольно стыдно, и говорит о том, что мы ребята провинциальные и тупые, раз не можем использовать то, что у нас есть от природы, прямо под ногами. От классического ленд-арта я отличаюсь тем, что подчеркиваю народность своих проектов. Энергия у нас берется не от избытка денег. Простые ребята из деревни просто так, но серьезно взялись за дело, нашли себе занятие и зрителя. В нашу деревню приезжают высоколобые мужи и на все это смотрят. Ребят это забавляет и бодрит, несмотря на нехватку жизненных средств.

— Ваши сотоварищи кормятся только этим искусством? [br]

— Если они со мной — да. Бывает, что они уходят, потом возвращаются, процесс такой живой. Общинность и безумная страсть, которая их обуяла, понятно, во многом связаны с моим сумасшествием, но когда видишь, как они работают, понимаешь, что в этом народе есть какая-то невероятная энергия. Нужно только что-то им предложить, а не обворовывать их и не врать. У них нет своей мотивации, но как только предлагаешь им достойную идею, они готовы на нее наброситься.

— А какова величина артели в наиболее «соборных» проектах?[br]

Я сам регулирую число участников в зависимости от задач. Сейчас, зимой, это 10–12 человек, летом — больше двадцати. В самой деревне народу не очень много, человек 350 живут постоянно, включая стариков и малых детей. Если при наличии средств мобилизовать все дееспособное население, больше сорока человек все равно не соберешь. Максимум — пятьдесят, если женщины захотят отвлечься от огородов.

— А в начале сотворчества крестьяне были скорее Левши или Емели на печи?[br]

— Конечно, Емели. Людей, которые чего-то хотят, на деревне немного, и они, конечно, находят свое дело. Они посматривают на нас и даже сотрудничают, но человек, рожденный для какой-то самостоятельной жизни, все равно будет ее искать. Да и остальные не стали бы работать, не убедившись, что делают что-то значимое. В этом их убеждают статьи в журналах и интерес зрителей.

— Удается вывозить их в Европу?[br]

— Есть проблемы. Приглашают-то меня, потому что современное понимание художественной практики все равно завязано на личности художника. И серьезные институции интересуются инициатором проекта. Мне хотелось бы, чтобы артельщики действовали в отрыве от меня, но это почти невозможно.

— Что вы делали для гостиницы Славы Полунина под Парижем?[br]

— Это не гостиница, а мельница и узкий заливаемый участок гектаров пять вдоль реки. Я там был недели две и пытался что-то сделать из материала, который у него был. А это дурацкие напиленные чурки из тополей, очень плохой материал, быстро гниющий, и ничего толкового из этого не получилось. Ведь нужна взаимная энергия, а она не сложилась.

— Правомочны ли башни Татлина и Шухова в ваших произведениях?[br]

— Конечно. Многие наши архитектурные опусы имеют прототипы: вавилонский зиккурат, многоступенчатая башня, что-то похожее на шуховскую или Эйфелеву башни. Это можно рассматривать как вполне постмодернистский прием, когда мы в деревне своими материалами и возможностями делаем реплики известных образцов мировой архитектуры. Безусловно, мы хотим принести незыблемые ценности другой культуры в русскую глубинку. Между порядком культуры и свободой природы всегда есть противостояние, а мы связываем их воедино.